"...стоял и не двигался, ждал, пока я затяну все ремешки", - сознание разрывалось. Оно искажалось, рывками швыряло в прошлое, возвращало в настоящее, и этот процесс повторялся снова и снова. В глазах темнело, вспыхивало, разлеталось разноцветными веселыми искрами, как в насмешку будто: давай-давай!
И все неизвестно чем бы закончилось, если бы фей вовремя не сообразил, что к чему. Он шарахнулся в сторону, и вместе с грохотом падения держателя для зонтиков внутри как будто лопнула натянутая струна, очень больно хлестнувшая по всему внутри, как, бывает, лопнувшая гитарная разрывает ладонь. Тихо выдохнув, Келль скривился, и уже не слышал, что там пропищал Тэймин, обернувшийся мотыльком - единорог резко дернул за ручку двери и едва ли не вывалился в погасший город.
Дверь беззвучно закрылась за Эйфином, морозный воздух вечера обжег легкие, когда единорог хватанул его ртом, как будто задыхался до этого. А потом, тряхнув белой головой, подернулся белой дымкой, а через один удар сердца уже принял истинный облик, и, ударив копытами в снег, резко разворачиваясь на задних ногах, сорвался по узким улочкам, через переулки, пересекая площади, спасаясь от бури собственных эмоций, кляня себя за глупость, Тэймина - за недогадливость, обоих - за ошибку и весь белый свет, что он родился таким, безоговорочно подвластным чистым и непорочным, чувствующим скверну внутри каждого существа и, как мотылек, летящим на безупречно-белый свет, раз за разом ударяясь о закрытое окно.
"Демоны!"
Ненормальный карьер закончился только у собственного дома: ограду он перелетел, как будто имел крылья, мощным прыжком просто оказавшись во дворе поместья; свернув во внутренний дом, единорог рухнул в снег, зарываясь носом в белоснежное, подернутое голубоватым светом холодной луны, выступившей из-за горизонта, полотно. Долго лежал, не думая, не шевелясь, и, казалось бы, вовсе не дыша, а потом принялся кататься, как будто хотел смыть, счесать с себя ужасное и безнадежное ощущение, которое раз за разом возвращало его в неизбежное прошлое, с которым приходилось сталкиваться в осколочном настоящем, с которым просто невозможно было жить.
Он не хотел еще раз оказываться с золотой цацкой на голове: физически или морально. Нет. Хватит. Не будет этого.
И только когда часы в доме гулко и глухо пробили полночь, единорог смог подняться на ноги и зайти в дом. Снег, конечно, не помог. Но заставил замерзнуть тот шквал эмоций, застыть ледяной волной. Эйфа даже не хотел думать, что с ним случится, когда, не если, а именно когда, эта ледяная скульптура рухнет.
Отмахиваться от каждой насмешки судьбы вечно не получится.
За два дня Келлахан смог привести себя в чувство. И долго метался, рассуждая, насколько велик риск повторения произошедшего, но в конечном итоге нашел выход. Отступать от своих целей просто так он был непривыкшим, да и не так просто напугать того, кому практически тысяча лет. Всегда можно найти выход, главное - иметь немного фантазии и желания его, собственно, найти.
Поэтому, когда солнце только начало свое движение к горизонту, Келль снова оказался перед знакомой дверью, докуривая трубку. Выбив ее еще раз, спрятав пепел под снегом, он спрятал инструмент и нажал на ручку: хрустальный звон колокольчика известил о посетителе. Правда, теперь перед этим самым посетителем была невидимая и почти неощущаемая для других воздушная "подушка", которая просто не позволила бы Келлахену подойти к кому-либо ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Или кому-то, собственно, внезапно оказаться с любой стороны на том же расстоянии. Он бы просто наткнулся на невидимую стену.
Ожидая, пока спуститься хозяин, Келль присел на край небольшого резного стола, скрещивая руки на груди и разглядывая резной же шкаф. Завитушки особо требовали внимания.