Дракон оказался слишком упорен, ненасытен в своих низменных желаниях, чтобы так просто отпустить, позволить вырваться. Они переплетались, сливаясь воедино, и от этого было настолько приятно, хорошо, что ни о каком сдерживании не могло быть и речи. Зубы все глубже впивались в податливую плоть, нещадно кромсая, покуда как резко, сильно вторгался в хрупкое светлое тело, словно желая сломать в едином чудовищном порыве. И чувствовал боль, знал насколько отвратительно и тяжело сокровищу, вспыхивающим яркими золотыми отблесками. Но все равно эгоистично удовлетворял разгоревшиеся высоким пламенем низменные потребности, дорываясь до истинного наслаждения, не сравнимого ни с чем. Бедра жестоко, рывками двигались слишком резко, детородный орган проникал очень глубоко, вонзаясь вдоль позвоночника, и Ноэль буквально насаживал на себя гибкое тело, вовсю, жестоко демонстрируя то и дело как это красиво, по его мнению, со стороны смотрится. Длинный язык проворно слизывал кровь, задевая глубокую рану так, чтобы ни одной капли попусту не пропало. В какой-то момент он сжалился, расцепил зубы, прижимаясь губами к зияющей алым дыре, и быстро залечивая на пике удивительнейших ощущений, выворачивающих тело, понуждающих двигаться с еще большим напором, скатываясь действительно до одних инстинктов. Эльф оказался слишком узким, способным дарить наслаждение целую вечность, совсем не только от созерцания природной красоты.
И Ноэлю казалось мало тесного переплетения двух тел, слившихся воедино будто бы в каком-то безумном, неестественном танце. Он пытался объединить и души. Сначала устраивая острый подбородок на плече, довольно скалясь, тихо порыкивая на ухо, не прекращая отчаянно, глубоко вонзаться в сжимающее пространство, так и не ослабляя стальной хватки. Перемещая только одну руку на впалый живот, оглаживая по кругу и скользя ниже, заключая естество своего сокровища в крепкий плен, и в то же мгновение жестко вторгаясь в сознание, открыто демонстрируя себя со всех сторон, затягивая в опасный водоворот из чувств, стремлений, обрывков самых разных образов, где главенствовал первый день, когда осознал себя на самом дне высокой пропасти с обрывками цепей на обессиленном теле, не знающим абсолютно ничего. А далее стремительно, вереницей, выстраивались остальные дни. Где искал, учился, впервые убивал, пожирал мелких грызунов, охотился на птиц, пока чьей-то жестокой волею не приблизился к окрестностям замка. И там добычи стало больше, там быстро обрел силу, чтобы летать быстрее ветра, возносясь над облаками и покоряя само небо.
Не прекращая ни на мгновение вонзаться налитой пульсирующей плотью, все ускоряя темп, зверь рванул еще глубже, подцепляя, вытаскивая наружу все, что принято таить в потаенных глубинах памяти, растягивая чужую, прожитую жизнь, не хуже заключенного в безжалостные объятия. И через ничтожные секунды знал абсолютно все, находя значения, подбирая слова тому, что до недавнего не мог разобрать, пробуя про себя, укладывая на язык и восторгаясь новым знаниям настолько, что позабылся, совсем жестоко вторгаясь, выпуская на пике сокрушительных эмоций когти, едва не трансформируясь, но в последний момент удерживаясь, загоняя плоть до упора, вцепляясь тут же в бедра, и в несколько мощных рывков там же, глубоко внутри, заливая внутренности семенем.
- Мой… Не отпущу, - хрипло, тихо прорычал, впервые излагаясь неразборчивыми словами, - Никогда!