Джинн был в очередной раз прав. Адам сам подписал себе приговор, когда решил пройти дальше порога комнаты, хоть и понимал, чем может подобное обернуться — чем в конечном итоге обернулось. Он и вправду мог сейчас мирно спать в своей кровати или мучаться от бессонницы, терзаемый истерикой и роем мыслей в голове — но вместо этого прогибается, срывается в стоне от ласк, за пару часов до этого будучи неспособным даже представить себя таким.

Чтобы он — да получал удовольствие от подобного? Разум содрогался от отвращения, но тело было умнее своего владельца, поддаваясь прикосновениям: всем будет легче, если юноша сдастся, откажется от своих принципов и моральных установок. Сорвавшегося стона Адам безумно стыдился, но рефлекторно толкался бедрами навстречу чужой руке. Но еще хуже было от прикосновений к своей заднице — его дразнили, его растягивали, его готовили, как какую-то девственницу перед главным действием.

Холод сменился жаром, страх смешался с животным возбуждением, и шепот на ухо подействовал не хуже электрического заряда — смысл произносимых слов был необыкновенно ясен, и бледные щеки вспыхнули румянцем, дрожь отвращения прошлась по позвонкам. Он вцепился зубами в собственное плечо, не имея возможности достать до зафиксированных кистей, болезненно промычав невразумительное, когда чужие пальцы начали его растягивать.

Кажется, за мгновение что-то изменилось — то ли в обстановке, то ли в прикосновениях, то ли в самом Адаме. Он и не понял, что произошло, по-прежнему бессмысленно пялясь в накрывшую глаза ткань, но тело словно затрепетало от прикосновений, от движений внутри; он прогнулся в пояснице сильнее, бессмысленно хватаясь пальцами за прутья, отпустил многострадальное плечо, уткнувшись лицом в постель, хватая ртом воздух и сдерживая рвущийся новый стон. Получит сполна?

— Так дай мне, — прохрипел он, чувствуя, как сердце в бешеном ритме хочет вырваться из ребер; он хотел, чтобы его голос был как можно тверже, но тот предательски подрагивал, казался неестественно, совершенно по-мальчишески звонким. Желание раздавило в нем моральные устои — он знал, на что идет. — Дай... — короткий глухой стон оборвал речь, но смысл был передан сполна.

Все, что он хотел — чтобы это закончилось как можно быстрее: утолить совершенно чуждую ему жажду, успокоить дрожащее тело, дать разрядку напряженной плоти. И сделать это все до того, как придет принятие: юноша все же получает от этого удовольствие. Вынужденное, унизительное, под легким влиянием магии, но, не испытывай он это чувство, не толкался бы членом в кольцо чужих пальцев, не насаживался бы на них же, когда его задницу растягивали.

На бесконечное количество секунд джинн отстранился — Адам на мгновение почувствовал себя совершенно изолированным от мира, привязанным к постели и неспособным ничего делать, кроме как прислушиваться к чужому дыханию, шуршанию ткани, быть в унизительной раскрытой позе в ожидании большего. Рид каким-то чудом еще сохранял остатки разума, а оный ему прямо указывал: парень, ты выглядишь, как шлюха. Ему хотелось хотя бы выпрямиться, не выставлять так задницу, уже почти виляя бедрами.

К нему вновь вплотную приблизились — Адам замер, почувствовав прикосновение плоти, и запоздало дернулся, когда нечто большее, чем пальцы, вошло в него, но его схватили за бедра такой хваткой, что он не смог и шевельнуться: лишь скрипнул зубами, а затем жалобно застонал, разом весь напрягшийся, вспомнивший о былой скованности, тем самым лишь усиливая болезненность проникновения. Он так и вцепился в прутья кровати, выгнулся в бесполезной попытке ускользнуть, срываясь в поскуливании, но тело начало привыкать к резкому чужому темпу, подстраиваться, получать и из этого действия совершенно изощренное удовольствие. От каждого толчка перехватывало дыхание — его не хватало даже на стон, лишь громкие прерывистые вздохи. Рид содрогнулся, когда при новом проникновении джинн задел простату — полуудивленный не то вздох, не то смешок сменился протяжным стоном.

Скорее всего, утром останутся на бедрах синяки, а задница будет болеть так, что Адам встать не сможет — но это будет в далеком завтра, а пока он не думает о будущем, вместо этого насаживаясь на член и срываясь в стонах от удовольствия. Чем дольше, чем быстрее, чем сильнее — тем лучше, тем больше похоти и жажды, тем сильнее ноет внизу живота. Несомненно, физически он отдался джинну полностью, без остатка, а реакция его тела только подтверждала очевидное. Что же насчет разума?

Адам глухо застонал, когда в него кончили, чувствуя, как наполняет его своим семенем джинн. Он и сам был на грани, потому выгнулся в оргазме почти сразу, как почувствовал уже знакомое прикосновение ладони. Наконец, ему дали разрядку, и юноша вытянулся вдоль постели, растирая затекшие кисти рук, когда мужчина его освободил. С трудом подняв такую тяжелую руку, Рид стянул с себя повязку и, тяжело, глубоко дыша, уставился в потолок — лишь ощутив прикосновение пальцев к лицу, устремил взгляд в сторону существа. Он вздрогнул — лицо его перекосилось от отвратительного ощущения, как чужая сперма стекает по ягодицам и бедрам, но он слишком ослаб, чтобы иметь силы подняться и пойти в душ.

— Я стонал как последняя шлюха, — горько усмехнулся он, и голос его был глух; тело еще била мелкая дрожь после оргазма, но в целом он был совершенно расслаблен, в голове — пусто.

Позже Адама будет коробить, что целый месяц он, находясь буквально в эпицентре похоти и разврата, умудрялся ускользать от клиентов и возможной близости с ними, а сегодня утром из-за одной случайной встречи вновь переломил себе жизнь и отдался новоиспеченному хозяину уже поздно вечером. Отдался, отнекиваясь, содрогаясь от омерзения, а затем уже дрожа от прикосновений и не стесняясь самому насаживаться на его член. Джинн лишь подтвердил его слова — по-другому это и не выглядело.

Мужчина поднялся, покинув постель — Адам не шелохнулся, лишь следил за ним взглядом, все еще привыкая к освещению. Что-то там делал, пока вдруг не открылась в дверь в комнату — Рид рефлекторно приподнялся, неловко потянувшись к одеялу, словно пристыженная девица, но появившийся пожилой слуга даже не обратил на него внимания, видимо, уже привыкший к подобному зрелищу, — выслушал указания и удалился. Ощутив на себе взгляд джинна, Адам вновь на него взглянул — и уже через несколько мгновений оказался у того на руках.

Чувствовал себя Рид крайне неловко — удивительно, что его вообще могло что-то смутить после случившегося — и мысленно поблагодарил джинна хотя бы за то, что тот прикрыл его покрывалом. Адам решил не задумываться, действительно ли он настолько ослаб, что его можно поднять без проблем, или у этого существа просто невероятная физическая сила. Все, что мог сделать он, — неуверенно ухватиться за чужие плечи, не позволив себе обхватить рукой шею.

Его отнесли в комнату, опустили в ванную — и Адам, сам от себя такого не ожидая, совершенно расслабился в столь комфортной среде, чувствуя, что сейчас просто растворится в теплой воде. Он взял мочалку в руки, но не торопился с действием, съехав спиной вниз, погружаясь по уровень подбородка. Еще до конца не прояснившийся взгляд серых глаз устремился на знакомую трубку — все-таки, однажды он распробует этот табак. Наконец, приподнялся и начал обтирать себя мочалкой, так и ничего не произнеся — после случившегося привычные интеллектуальные темы поднимать было просто смешно. По крайней мере, в эту ночь.

Оставшееся время они провели в тишине, но обоих молчание устраивало. Лично Адам был слишком расслаблен и состоянием схож на амебу, потому даже отвечал бы кратко, с неохотой, если бы джинну захотелось о чем-то его спросить. Обмывшись под изучающим, спокойным взглядом мужчины, Адам с неудовольствием вылез из теплой воды, обмотавшись полотенцем, стараясь в зеркало не смотреть — неизбежно увидел бы оставленные после произошедшего следы. Наконец, они вернулись в спальню, где уже успели убрать, и Адам лег на постель рядом с хозяином, ничуть не стремясь к нему подвинуться — прошлых минут близости хватило сполна. Он так и уснул, повернувшись к мужчине спиной, подобрав ноги к груди в защитной позе.

На утро джинна он не обнаружил, зато, поднявшись, сполна ощутил все последствия прошедшей ночи. Адам спортом никогда не увлекался, растяжка у него была плохая, а после вчерашнего, так сказать, "прогибания" под хозяином, спина неприятно ныла — что уж говорить о заднице. На столике обнаружилась мазь, и Адам с легкостью догадался о ее предназначении, но схватил баночку с явным смущением и отправился, кряхтя, в ванную, боясь, как бы его никто не заметил. Утренние процедуры он посчитал еще одним постыдным случаем в и без того длинном списке неудач за последний месяц. Он заставил себя разглядеть отражение в зеркале, ясно видя синяки на бедрах.

Хозяин отсутствовал, Адам почувствовал мнимую свободу. Его сразу предупредили, что выходить из дома нельзя, но он и не ожидал, что ему разрешат подобное в первый же день. К счастью, ему было, чем заняться, так как целая библиотека была в его распоряжении. Позавтракав, он выпил чашку кофе, но не решился попросить сигарету. Никто его не дергал, ни о чем не спрашивал, да и сам Рид не был из любителей компании, потому, набрав добрую стопку книг, направился к себе в комнату, где пробыл весь день, изредка выходя на приемы пищи. Элиза как-то спросила его, что ему купить, но он пробормотал нечто невразумительное, ограничившись ягодами да фруктами — все же, если тут вечно царит зима, следовало обеспечивать себя витаминами.

На этот раз Рид изучал литературу существ, к своей радости найдя помимо художественных произведений и исторические, несколько научных. Расспрашивать слуг он не решался, думая отложить пару вопросов на потом, предпочтя получить все знания из книг. Он и не надеялся, что библиотека будет располагать какой-то секретной информацией — его интересовала база, очевидные сведения о Войле, чтобы ему, незнакомому с этим миром, было легче в нем ориентироваться, лучше его понимать. Не сразу приловчившись писать гусиным пером, мелким резким почерком он делал заметки на бумаге — уже был поздний вечер, когда он отвлекся от дел и вышел на легкий перекус. Джинн так и не объявился, потому Адам остаток дня провел в одиночестве, да так и вернулся в спальню, немного еще почитал, окончательно добивая уставшие глаза, и лег спать.

Он ожидал, что будет себя презирать и ненавидеть, но все эти чувства либо были заглушены разумом, либо вовсе отсутствовали. Самобичевание лишь приведет к неврозу, а для его организма стрессов уже было достаточно. Возможно, позже он и будет убиваться по этому поводу, но сейчас вел себя так, будто ничего не произошло — никто о случившемся не напоминал, сам он предпочел считать это нелепым сном, а участник того действия отсутствовал, потому Адам мог абстрагироваться от ситуации. Ночью ему приснились обрывки воспоминаний о той ночи, и Рид проснулся, весь вспотевший, дрожащий от напоминания собственного подсознания. Еще час он пролежал в постели, пялясь в потолок, затем все же поднялся, все еще чувствуя, как ноют мышцы, перебрал книги на столе, определяя, какие уже можно отнести обратно, затем ушел умываться — в зеркало он вновь не смотрел, избегая взгляда собственного отражения.

Завтракать совершенно не хотелось, и он, прихватив с собой книги да кофе, пришел в библиотеку. Поставив чашку на стол, он поудобнее схватил принесенную стопку и хотел уже было отнести книги на место, когда запоздало заметил сидевшего на полу джинна. Адам остановился, неосознанно проводя пальцами по корешкам книг.

— Доброе утро, — подал он голос, а затем все же направился к стеллажам, расставляя книги по секциям, уже прекрасно ориентируясь, где что должно стоять. Он в последний раз оглянул полки, уже выискивая новую литературу, но затем вернулся обратно, беря чашку в руки и делая не без наслаждения первый глоток.

Адам окно не закрыл, предпочтя дышать свежим морозным воздухом — на улице выходить не разрешалось, так что компенсировать прогулки придется таким вот образом. Сел рядом, держа в руке чашку кофе, запоздало подумал о том, что стоило сперва прихватить какую-нибудь книжку — и замер, когда его прижали к себе, поцеловали. Подобная близость — прямое напоминание о той ночи, и Рид уже по традиции не ответил на поцелуй, тем не менее, не отстраняясь. Да и куда делся бы?

Все же нашел, куда, — поднялся, когда позволили, подошел к стеллажам и, перебирая в уме мелькающие перед носом названия, неосознанно коснулся пальцами своих губ. Джинн был с ним ласков, вел себя спокойно, буднично — можно было и не вспоминать своей беспомощности, бесстыдной позы, грязных слов томным шепотом на ухо. Вздохнув, Адам вернулся к человеческой литературе — сборник Шоу был очень кстати, и вернулся он к мужчине, уже перелистывая страницы в поисках нужной пьесы — "Пигмалион".

Рид только присел, уже протянул руку к отставленной кружке, но вновь замер, услышав слова собеседника. Быстро метнул в его сторону взгляд — усмешка чем-то напомнила насмешливый тон, с которым джинн к нему тогда обращался, склонившись к уху. Мурашки пробежали по спине — видно, от холода, но пусть окно еще побудет открытым.

— Другой бы, наверное, обрадовался, — протянул он, осторожно беря чашку в руки, вновь отпивая из нее. Его взгляд рассеянно скользнул по открывшейся странице: "А что такое жизнь, как не цепь вдохновенных безрассудств?". — Мол, отличное оправдание своему поведению, — слабая усмешка исказила кончики губ, мысленно он согласился с речью Хиггинса. Он взглянул на книгу в руках джинна, но не решился расспросить — сам юноша никогда не был в восторге от вопросов любопытствующих, так что хозяина также не доставал.

Джинн вроде бы похвалил и с комфортом устроился, положив голову ему на ноги; взял книгу, но, видимо, она ему не приглянулась, поскольку та быстро была возвращена юноше. Он перелистнул на начало, собираясь углубиться в первое действие, но вскоре счел это занятие бесполезным, так как приходилось отвлекаться на разговор — книга так и лежала раскрытой на коленях, когда он взглянул на мужчину сверху вниз.

— Если делить на сознательное и бессознательное — разум и инстинкты, желания, — заговорил он, задумчиво скользя взглядом по лицу хозяина, кажется, в первые внимательно разглядывая его в спокойной обстановке, — то первое можно приравнять к всаднику, второе — к его коню, — разумеется, вспоминал Адам психоанализ и Фрейда, с которым джинн должен был быть знаком, но подобное показалось ему уместным в качестве ответа. — Кажется, что лошадь подчиняется его командам, но на деле сама решает, в каком направлении идти, а всадник вынужден мириться и делать вид, будто это его собственное решение.

Если судить по его же слова, то зашел он в комнату не только, чтобы сразу во всем разобраться, но сейчас меньше всего Рид желал копаться в себе и искать какие-то намеки на любопытство или, упаси Боже, похоть. В конечном итоге, он считал себя выше этого... считал себя таковым до той ночи, когда все его представления об удовольствии перевернулись, были искорежены.

— Пока только затронул историю и географию, — ответил он на заданный вопрос, проводя пальцами по страницам, игнорируя детское желание коснуться лежавшего рядом мужчины — детское, потому что ребенку наиболее свойственно изучать путем прикосновений. — Совершенно разные виды смогли прийти к компромиссу, когда мы, один род, не прекращаем войны. Люди кажутся мне все глупее, — он слабо покачал головой.

Отредактировано Adam Reed (2015-07-09 22:38:58)

Прихоть ребенка внутри была исполнена — джинн сам настоял, чтобы к нему прикоснулись, и Адам зарылся пальцами в русые взлохмаченные волосы, мягкие на ощупь. Той ночью хозяин сполна изучил тело раба — этим утром теперь и юноша может разглядеть его получше, не будучи связанным или лишенным зрения.

— Но если не сдерживать коня, то он и так решит, что всадник ему не нужен, и встанет на дыбы, — подметил очевидное он, осознавая, насколько далек человек от гармонии и как сложно в принципе поддерживать баланс между тем, о чем говорит разум, и тем, что требует инстинктивное, совершенно древнее, запрятанное глубоко внутри. Джинн назвал это темной частью души, и Адам был склонен с ним согласиться — "темной" эта часть была, правда, лишь с точки зрения морали и установок общества.

Мужчина открыл глаза — их взгляды пересеклись, — сам коснулся юноши, и тот прикрыл глаза, прислушиваясь к своим ощущениям: разум осознавал, что при желании эти же пальцы, почти ласково сейчас его касающиеся, могли сжать незащищенное горло, перекрыть доступ к кислороду. Всадник все вполне понимал, но за уздечку тянуть не решился. Адам провел пальцами по волосам, слабо надавливая, массируя подушечками кожу.

— Мы так любим войны, что дошли до того, что можем одним махом уничтожить половину планеты, — мелькнула мысль, что при желании и обитатели Войлы могли что-то на подобие выдумать, но, учитывая их историю и взаимоотношения, вряд ли у них вообще объявлялись когда-либо инициаторы такого сумасшествия. — Мы эгоистичны, — вдруг слабо улыбнулся. Обстановка его умиротворяла. Адам запоздало вспомнил о кофе, но к чашке с уже остывшим напитком не притронулся.

— Вы... "поколдовали" в ту ночь, — юноша решил не использовал термин "магия". — Но это не отменяет того, что я... что моему телу было хорошо, — ему самому не нравились паузы в своей речи, но подбирать слова на такую тему было трудно. — Ничего подобного до этого со мной не случалось, и это все очень странно, — он повел плечами, но жест был излишне резким — об этом говорить было куда проблематичнее, чем рассуждать на философские темы. Словно ребенок, перебирающий бедный словарный запас и пытающийся объяснить взрослому, в итоге все равно подбирая не те выражения и оттого еще больше злясь, запутываясь.

Сколько бы Адам ни вглядывался в черты лица собеседника, но ничто в нем не напоминало о его истинной сущности. О джиннах у юноши знания были скудными: исполняют желания, живут в сосудах, пока их не освободит какой-нибудь счастливец. О возрастных рамках Рид еще не задумывался, но теперь знал, чем займет ближайший вечер: следует изучить взросление рас и их процесс старения — в Войле он наблюдал в основном молодых или среднего возраста, но никак не стариков, но сколько на самом деле существу может оказаться лет?

Адам промолчал, не ответив на комментарий мужчины, положив с его инициативы руку ему на грудь. Хозяин улыбался, выглядел умиротворенным, но в такой обстановке думать о выгоде ситуации и его милосердии в отношении раба совершенно не хотелось. Может быть, жизнь в Войле научила его быть чуть прагматичнее, но не сделала из юноши циничную шлюху. А на замечание джинна все равно бы не ответил — не знал, что сказать: все слишком быстро менялось в последнее время, чтобы он мог точно сказать, где лучше, а где хуже.

Чужая опустилась, накрывая область сердца. Адам слушал джинна молча, внимательно, впитывая в себя всю информацию на подобие губки — ему было важно знать, важно понять. Может быть, потому он и не терзал себя чувством вины так явственно, так открыто, предпочитая абстрагироваться от произошедшего — мозг хотел работать, анализировать, смахивая мешающие стереотипы общества, избавляясь от моральных устоев, чтобы докопаться до, может быть, неприглядной, но все же правды.

— На всадника давит "Сверх-Я", — вновь вспомнил он недавнюю тему, — и отказаться от воспитания, норм общества непросто. Чтобы понять... — раз уж он застрял здесь, раз не может вернуться домой, Рид считал себя обязанным разобраться в своей новой жизни и в тех ощущениях, что эта жизнь приносит. Та ночь открыла для него новое, ранее неизведанное, но не заглушило старое: Адаму по-прежнему нравились женщины, он хотел быть свободным, хотел, как и все люди, вернуться в прежний ритм в прежнем мире, куда дорога закрыта — то ли на время, то ли уже навсегда. — Мне навязывают условия, мне отвратительные, — пальцы сжались на подобие птичьих когтей, но касались ткани одежды осторожно, без давления, — которые в итоге я нахожу приятными, — он замер, глядя в глаза джинну. Адам озвучивал свои мысли на ходу и вывод, к которому он пришел, был для него совершенно нов. Юноша моргнул, поежился от холода в комнате — мороз успел пробрать его до костей.

Отредактировано Adam Reed (2015-07-10 19:48:02)

Если он хочет понять, ему необходимо быть объективным, а для этого неизбежно следует забыть о том, что из себя он представлял, чему его учили и чем он себя сдерживал сам. Адам не знал, было ли это развитием или деградацией его личности, как стоило назвать его намерение отринуть мораль: он избавляется от границ или банально позволяет себе упасть, будучи под влиянием лежащего рядом существа? Было ли это все осознанным решением в принципе — не использовал ли джинн магию вновь?

Рид не обратил внимания на закрывшееся окно, не притронулся к вновь горячему кофе — взгляд его был прикован к хозяину, приподнявшемуся и уже сидевшему спиной к креслу. Если до этого в голове юноши гудел рой мыслей, то сейчас разум словно взял передышку, сосредоточившись на единственной едва ли не идее-фикс. Он приподнялся — забытый сборник пьес соскользнул с колен на ковер, — и, перекинув ногу, расположился на бедрах джинна, выгибаясь в спине и тем самым прижимаясь корпусом к его груди. Чашку с чаем, разумеется, мужчине пришлось отставить в сторону.

— Свое развитие, — коротко и ясно, прислушиваясь к своим же ощущениям от близости с существом, пару ночами ранее его едва не изнасиловавшим (можно ли к тому действию вообще подобрать корректное обозначение?). Поза слишком двусмысленная, раньше бы Адам с легкой руки обозвал себя фривольной девицей, решившей пристать к мужику, но сегодняшнее утро отличалось от предыдущих дней. Он изучал — скорее себя, чем хозяина, — желая поймать ту грань между физическим удовольствием и восприятием ситуации разумом. Главное было не думать как раньше, не возвращаться к брезгливости — не в этот момент. Он подался вперед, соприкасаясь пахом с чужим, упираясь ладонями в ковер, и взгляд серых глаз скользил по лицу напротив, ясный, прямой.

Отредактировано Adam Reed (2015-07-10 23:58:53)

Комната еще не прогрелась, и по спине пробегали мурашки от контраста прохладного воздуха и теплого тела совсем рядом. Джинн ничего не предпринял в ответ, словно был удивлен — или разочарован. Адаму стоило напоминать себе периодически, что он ходит по грани: то, что он был выкуплен за, как сказал тот, сотню монет, еще не означает, что существо не может вернуть его обратно в бордель, эту жалкую сумму вместе с рабом вернув владельцу. Но Рид, стремясь познать самого себе, забывался — как забылся, устроившись на бедрах у джинна.

Руки, державшие до этого чашку, сохранили ее тепло, и еще не согревшийся юноша прогнулся сильнее, прижался совсем вплотную к хозяину, скользившему ладонями по его телу. Прикосновения были уже знакомыми, воспринимались не с таким отчуждением, но властный, уверенный тон жестов по-прежнему вызывал напряжение: что бы до этого ни произошло и что бы после этого ни произойдет, но считать себя чей-то собственностью Адам отказывался. Его начали раздевать, но процесс застопорился — Рид неосознанно сжал пальцами мягкий ворс ковра, закусил губу. Если бы он так не реагировал на подобное прикосновение, успел бы почти возмутиться — ласкают, как женщину. Впрочем, именно в положении девушки Адам находился, что ему также следовало принять... может быть, позже — сейчас он смириться с этим не мог.

А, может, стоило не думать о том, чью роль он принимает? Если он сам назвал подобные условия приятными, значит, следует говорить о принятии и отдаче удовольствия? Адам прерывисто выдохнул, приподнимая голову и прикрывая глаза, чувствуя, как покрывает джинн поцелуями его шею. Становилось теплее. Начали накатывать воспоминания, обостряя ощущения. Услышав голос мужчины, он опустил голову, встречаясь с ним взглядом. Рид подумал, что ему нравится смотреть на него сверху вниз — неосознанное желание превосходства хоть в чем-то после ночного унижения.

— Знаю, — вновь кротко ответил, но за счет сбитого дыхания не было толком возможности начать рассуждения — да и нужны ли они были? Легкое касание губ — поцелуй был для Адама слишком интимным, личным жестом. Он считал это прежде всего выражением чувств, и отвечать на поцелуй незнакомца, купившего его за горсть золотых, желания не возникало.

Но сегодня Адам склонился, несмело целуя мужчину, и руки его, упиравшиеся до этого в ковер, коснулись чужих штанов, начали возиться с ремнем. На этот раз Рид не делал иллюзий по поводу того, с кем он находился и кто его касался, — заставлял себя их не создавать. Убегать от реальности — не выход. Главное было только не забыться и не свихнуться.

Если это можно было назвать падением в бездну, то Адам был обречён упасть в неё с самого начала, с первого дня жизни в Войле, и не важно, оказывал бы он сопротивление или нет. Юноша решил среагировать на это иначе: после пинка прямо на дно ухватился за скалу и попросил фонарик, чтобы самостоятельно добраться до низа, имея под рукой источник света.

Если падение все равно произойдёт, он сделает это сам: неспешно, все изучая, разрываясь между новыми порывами и прежней брезгливостью.

— Без магии, — процедил на рваном выдохе, игнорируя желание прикрыть глаза и просто отдаться ощущениям — в прошлый раз он был лишен зрения и возможности двигаться, так что сегодня должен был сполна насладиться свободой и наблюдением за партнёром. Впрочем, созерцать мужчину было некогда — с каждым новым поцелуем следить за реальностью было все труднее. Тело недвусмысленно подавалось вперёд, выгибаясь, дыхание стало совсем сбитым, прерывистым, и легко дрожащие руки не сразу справились с ремнем и пуговицей.

Он привстал, позволяя с себя стянуть одежду, а затем и сам, насколько позволяло положение, приспустил штаны с бедер джинна, оттянул ткань белья. Не было уже полумрака спальни, тёмной ткани на глазах — Адам все видел, все осознавал и почти трезво соображал, цепляясь за остатки былой адекватности. Ему важно было сохранить разум. Падение должно было быть осознанным.

Он едва не задохнулся от ощущений, бессвязно что-то промычав в очередном поцелуе, беспорядочно цепляясь пальцами за пуговицы чужой рубашки, кажется, даже в таком состоянии пытаясь её снять. Вздох перешёл в первый глухой стон, и юноша бедрами подавался навстречу, дрожа и бесстыдно отдаваясь новому чувству - чувству ли? Мутным взглядом Рид обвел потолок, одной рукой сжал чужое плечо, другой - накрыл заключенные в кольцо пальцев органы; поцелуи отвлекали, грозили свести с ума, и Адам опустил голову, игнорируя сжавшие пряди волос пальцы, заглядывая джинну в глаза. Зрительный контакт позволял Риду концентрироваться хоть на чем-то, напоминать себе не терять голову окончательно.

Переместив руку с чужого плеча на шею, склоняясь ниже, Адам вновь поцеловал хозяина, заглушая новый стон. Слова были лишними.

Следить, думать становилось все труднее. Другой бы уже послал все к черту и отдался бы без остатка, но Адам умудрялся хвататься за обрывки мыслей, делать какие-то выводы. Общество ему вбивало в голову, что секс это не только желание, но и чувства — обоюдное согласие, в конце концов. Этому самому обществу хотелось сейчас показать средний палец — вот он, до этого послушный барашек из стада, ерзает на чужих бедрах, целует того, к кому ничего не испытывает, того, кто купил его за пару сотен монет.

Мораль заткнута. Тело дрожит от удовольствия. "Оно" торжествует. Адам осознает, что ему нравится эта ласка, нравится мнимая свобода; нравится смотреть на джинна, выглядящего, как обычный человек, касаться не скованными руками что его, что себя. Рид оставался неопытным, сомневающимся в своих действиях, но отвращение он преломил — заглушил на некоторое время. Он отрывается от чужих губ, делая вдох — стон на выдохе, пальцами проводя по соприкасающимся членам. Юношу повалили на ковёр — он лишь удобнее вытянулся на мягком ворсе, закусив губу, посмотрел на нависающего над ним джинна. Сегодня все было иначе.

Он вздрогнул — тело и без всякой магии встрепетнулось, реагировало на ласки. Не было ни грубости, от резкости, ни грязных слов на ухо — и Адам, приподнявший было голову, откинул её назад, упираясь затылком в ковёр, выгибаясь худым бледным телом навстречу прикосновениям. Джинн доводил его до невменяемого состояния, и Рид, если бы мог, поздравил бы его с успешной реализацией своих намерений. Адама ласкали умело, уверенно, и он, не зная, куда деть руки, опустил их вниз, зарываясь пальцами в чужие волосы.

Без магии, спровоцировавшей то дикое, совершенно чуждое ему желание отдаться, Адам воспринял следующие действия мужчины без всякого удовольствия, но должного сопротивления не оказал, из-за непрекращающихся ласк не имея сил на борьбу — он лишь сжал пальцами русые пряди, заерзал бедрами, напрягшись, кусая губы и сдерживая очередной стон. Этого так хотело его тело? От этого он так стонал и подмахивал задницей той ночью? Действительно ли ему было хорошо даже без влияния колдовства джинна?

Момент, когда он сам стал насаживаться на пальцы, Адам упустил, разрываясь между чувством чего-то инородного внутри себя и сводящими с ума прикосновениями хозяина.

— Дай, — такая же, как и ночью, просьба, хриплым голосом на выдохе, на этот раз не так жалобно, не так жалко. Адам не умолял его взять — он просил дать ему то удовольствие, которое в прошлый раз испытал вынужденно, в извращенной для себя форме. Дрожащими руками он уперся в ковёр, приподнимаясь, заставляя себя поднять голову, но, увидев воочию, как джинн ласкает его, шумно, нервно выдохнул, едва не сорвавшись в стоне. — Господи...

Вспоминать Бога, впрочем, было сейчас не кстати.

Он смотрел на мужчину, закинув ноги ему на плечи, дрожащий, возбуждённый, совершенно открытый. Ни любви, ни симпатии к существу он не испытывал, не было и ярко выраженной страсти, похоти; Адам не открыл в себе сторону, желающую подчиняться, хоть и ведомым быть было гораздо удобнее, зато сполна научился упорству в стремлении выжить, откидыванию моральных устоев ради развития, познания самого себя. И пока он держался, пока не вернулось прежнее состояние омерзения, он мог находить нынешнию ситуацию почти комфортной. Он не мог её изменить, потому сконцентрировался на себе, на своих ощущениях: отдаваясь джинну, Адам изучал себя.

Впрочем, никто не отменял, что это мог быть лишь защитный механизм, спасающий психику от перенесенного унижения, от презрения к самому себе, в конечном итоге, от постоянного стресса. И смех джинна вдруг напомнил Адаму, что ему лишь позволяют мучаться неразрешенными вопросами, развиваться-деградировать, изучать нечто новое для себя. Дрожа и шумно вздыхая от его неторопливых ласк, Адам задался вопросом, насколько весело и как долго он будет желать наблюдать за своим очередным рабом. Он податливо выгнулся, когда чужая рука коснулась напряженного, требующего разрядки члена, и решил, что стоило помянуть не Господа, а дьявола.

Судорожным движением поднеся руку, он вцепился зубами в кожу на запястье, заглушая скулеж. Не было магии, не было той похоти, и он, напрягшийся, вжимающийся в ковёр, словно таким образом можно было ускользнуть от джинна, не сразу заставил себя расслабиться, не сразу начал поддаваться бедрами навстречу. Прелюдия была куда приятнее основного действия — другой рукой Адам обхватил свой член, быстрыми движениями доводя себя, исподлобья смотря мутным взглядом на джинна.

— Дьявол, — простонал, убирая руку с оставшимся следом от зубов, таки зовя главного черта... или существо напротив.